Там высоко он был счастлив. Абсолютно – безгранично, безумно счастлив. Его ладони нежно обхватывал ветер – высока клялась, обещая свободу… Даже от себя. Даже от Зверя…

«Я сейчас полечу…Как прозрачно…какая ясность…»

Почему раньше этого не понял? Цеплялся устало замучено за давно уже не принадлежащую себе жизнь… Сквозь боль, страх, отчаяние, ненависть… А ведь ничего этого нет. Здесь, на крыше, понимаете, НЕТ. Придуманное, не-настоящее…глупый и страшный сон…



Сон Зверя закончился. Боль привычно окутала его при пробуждении. Терзающая боль белого эмпата. Зверь потянулся, расправляя мускулистое тело. С болью он давно свыкся. И, честно говоря, переставал ее замечать. И уже не мог сделать ее сильнее. Там. Дальше была только смерть. Зверь зевнул, натягивая джинсы. Боль подкралась к сердцу, но он не заметил. Носки. Где их носит?!

А потом Зверя захлестнуло волной счастья. Дикого, безумного, свободного счастья. Накрыло, закружило пьянящим обещанием. Зазвенело стрункой натянутой чьей-то души.

Зверь бросился наверх, к лестнице на крышу. Летел через ступеньки, рассадив локоть о перила…читать дальше

Как все это было глупо – страдать. Бояться…Оказывается это легко. Стоять, обнявшись с ветром…Смотреть в даль, зная, что через пару мгновений, ты сам ей станешь. Стопы в предвкушении затрепетали. Сейчас он оттолкнется. Какое все глупое. Не настоящее…Только Зверь, нет, сейчас уже можно назвать его Даллас…Он был настоящим…Грустная улыбка на миг дернула сердце…Да…даже его имя лишает этого пленительного счастья…он уже достаточно лишил всего…но…





Он стоял на самом краю, широко раскинув руки и зажмурив глаза. Волна страшного счастья, которая билась в сердце Зверя, сменилась на миг болью, но потом снова стала набирать свою силу. И решимость. Даллас кинулся вперед, схватил, оттаскивая от края.

Счастье сменилось болью. Дикой, всеразрывающей. Невыносимой.

-Пусти! Пусти!! Я так больше не могу!! Пусти!

Зверь молча прижимал бьющееся тело к себе. Чужая боль, настолько сильная, что он не мог почувствовать ее своей, эмпатировать, рвала сердце.

Со всей силой разбитой жизни и несбывшейся мечты, Эван вырывался.

-Пусти!!



Зверь не отпустил. Ни сейчас, ни потом. Не отпустил, когда Эван метался с криком во сне – ему никогда не снилось ничего хорошего. Не отпустил, когда разъяренный мастер школы Черного Волка Эван Готье ударил его – коротко, зло, с ненавистью, требуя, чтобы убирался прочь и дал, наконец, спокойно сдохнуть. Не отпустил, когда в парке Дайн вцепился в его руку на аттракционах, хотя это прикосновение жгло как тысячи огней. И когда Эван ругался как портовый грузчик, глотая чертовы лекарства. Не отпустил.



-Вы – Эван, Эван Готт да?! – девчушка в черном платье, с большим серебряным анком на груди с восхищением смотрела на молодого ультра-модного художника. Эван Готт. От его страшных картин кровь заслуженно стыла в жилах. Сейчас девчушка была на его выставке. Они стояли напротив картины с букетом из мертвых зверят. На картину девчонка старалась не смотреть. Смерть, которую писал Эван Готт редко можно было бы назвать божественной или притягательной. Его менеджер охарактеризовал творчество парня как «щенок со сломанной лапой подыхающий в канаве». Впрочем, после того, как Эван это услышал, .такая картина здесь тоже была. Черное красное, иногда темно-синее. Остальную палитру Готт игнорировал.

-Да, - мягко улыбнулся ей Готт, понимая, что отпираться бесполезно. Бледный, худощавый, весь в черном, с наглухо застегнутым воротом стойкой. Картинка.

Менеджер Эвана – достопочтенный Ла Ресаль понимал – грустная. Парень может не дожить до весны. Помогут ли ему целители и лекарства?

-Ваша картины- любовь, смерть, как все это верно! – с восторгом сообщили Эвану.

Вдали на нее смотрели с завистью более стеснительные подружки и жутко жалели, что сами не подошли…

Эван грустно на нее посмотрел.

-Неужели тебя все ЭТО нравится? – горько спросил художник.

-…Конечно…, - девчонка под слоем белой пудры покраснела. Скажите ультра-супер-модному –ГОТИЧЕСКОМУ художнику, что от его «произведений» кровь стынет и хочется блевать!

-Врешь, - с облегчением улыбнулся Эван.

Она потупила глаза.

-А чего вы такое рисуете?

Мог бы сказать «давай на ты». Не намного он ее и старше. Сколько ей ,пятнадцать? Ему девятнадцать. Мог бы. Если бы с утра менеджер не красил седые пряди его дурной головы, пристанывая насчет безответственных…

-Потому и рисую, - хмыкнул Эван. – Чтобы поняли. Да и по другому не умею пока.

-Но…ваша картина – «жизнь – как боль»…

-Но ведь жизнь, - улыбнулся Эван.

Эван взглянул на щенка с ошейником из колючей проволоки, сидящего на костях. У щенка были грустные большие глаза, а со всех сторон к нему тянулись темные силуэты рук. Эта картина на самом деле называлась – «оставьте меня в покое». Здесь, как и многие без названия. Ла Ресаль шутил про «собачья жизнь». Они вроде и видят все черно-белым… Рядом с картиной стоял человек. Ну, еще его иногда называли Зверем. Явился… Сейчас повертит головой, обнаружит собственное жуткое лицо на половине картин…И хорошо, если только сам увидит…Портретное сходство определенно есть…

Даллас усмехнулся. Выставка еще та. И его здесь хватает глаз… Только…Он знает, что дома стоит мольберт с незаконченным, что говорить, начатым только рисунком. Но название у него уже есть. «Мой Зверь». Почему-то Даллас верит, это этот рисунок будет отличаться от остальных.